Юрий Кларов - Станция назначения - Харьков (Розыск - 2)

Их привезли в Алапаевск и разместили в школе 20 мая. А в начале июня в городе появился некий монах, который снял квартиру рядом со школой. Звали этого монаха Афанасий, и по описаниям Черняка он очень походил на брата Василия Мессмера.

Черняк, командовавший тогда в Алапаевске интернациональным красногвардейским отрядом, которому впоследствии была поручена охрана школы (вначале члены царской фамилии находились на вольном положении), говорил мне, что Афанасий доставил ему немало хлопот. Монах несколько раз встречался с сестрой царицы и великим князем Сергеем Михайловичем, передавал им деньги, письма. Не чуждался он и благотворительности, которая носила слишком односторонний характер: монах помогал только семьям красногвардейцев, охранявших школу...

Афанасием, разумеется, заинтересовались, но арестовать его не удалось: он успел скрыться.

В ночь с 17 на 18 июля в связи с наступлением белых все члены царской фамилии были расстреляны.

А когда в город вошли белые, здесь вновь объявился вездесущий Афанасий.

Черняк, оставшийся тогда в Алапаевске для подпольной работы, рассказывал, что Афанасий организовал розыск расстрелянных. Тому, кто их найдет, было обещано пять тысяч рублей золотом. А затем он вместе с игуменом Серафимом организовал пышные похороны.

Черняк утверждал, что "благотворительность" и похороны обошлись Афанасию в пятнадцать - двадцать тысяч рублей золотом.

Откуда такие деньги у скромного монаха из Валаамского монастыря?

Семья Мессмеров богатством не отличалась. Их родовое имение в Серпуховском уезде давало более чем скромный доход. Следовательно, Афанасий тратил в Алапаевске не собственные деньги.

А чьи, не "Алмазного ли фонда"? Похоже было на то, что Борин не ошибся и Афанасий действительно навещал Эгерт. К нему, возможно, и перешли ценности, полученные ею от Галицкого.

Но если это так, кто тогда Елена Эгерт, любовница командира партизанского отряда "Смерть мировому капиталу!", и какие нити ее связывали с братом казначея "Алмазного фонда"?

Куда девалась Эгерт и где теперь обитает Афанасий?

Видимо, на все эти вопросы можно было бы найти ответы. Но, к сожалению, после того как я ушел из Совета милиции, ценностями "Фонда" никто практически не занимался. Специальная группа, созданная для расследования ограбления патриаршей ризницы, была расформирована, а у Московской уголовно-розыскной милиции, преобразованной к тому времени в уголовно-розыскной подотдел административного отдела Совдепа, забот и без того хватало. Достаточно сказать, что в Москве в 1918 году было зарегистрировано около четырнадцати тысяч преступлений, а вопрос о борьбе с вооруженными грабежами рассматривался под председательством Ленина на заседании Совнаркома.

Но как бы то ни было, а прекращать дело о розыске ценностей "Алмазного фонда", конечно, не следовало.

И вот теперь оно возобновлено Центророзыском.

Любопытно. Весьма любопытно.

- А чего, собственно, любопытного? - пожал плечами Рычалов, которого я навестил в день своего приезда. - Тогда нам было не до жиру, а теперь пришло время ликвидировать прежние огрехи. Все закономерно.

Детерминист по натуре, Рычалов во всем ухитрялся отыскивать закономерности. Случайности он исключал или относился к ним с настороженной подозрительностью человека, который понимает, что его хотят обмануть. В том, что слух о моей смерти не подтвердился, он тоже, кажется, усматривал закономерность. Во всяком случае, мое появление его не удивило и почти не нарушило привычный распорядок дня начальника отдела фронта Московского Совдепа. Рычалов отнюдь не собирался меня целовать - не уверен, что он когда-либо целовался даже с собственной женой. Не прервал он в беседу с командиром, который пытался получить для своей части партию керосиновых ламп.

- Заходи, Косачевский. Значит, живой? - сказал он и, подумав, добавил: - Это хорошо, что живой.

Я не мог не согласиться с ним.

- Садись. Через пять минут мы кончим.

Действительно, ровно через пять минут он проводил посетителя до дверей кабинета. Затем подошел ко мне и с таким видом, будто мы расстались только вчера, спросил:

- Как в Киеве идет сбор сапог для армии?

Второй вопрос касался нательного белья, а третий - портянок. Затем он посмотрел на часы - мое появление распорядком дня не предусматривалось - и предложил работу в отделе фронта.

Работа была не по мне.

- Очень важный участок, - сказал Рычалов, который любую работу рассматривал только с этой точки зрения.

- Липовецкий мне говорил, что Центророзыск занялся "Фондом"?

- Да, - подтвердил он, - постановление о прекращении дела отменено.

Рычалов уделил мне полчаса. И это убедительней любых слов свидетельствовало о том, как он меня любит, ценит и счастлив видеть живым и невредимым. Таким отношением к себе начальника отдела фронта мог похвастаться не каждый.

- Кстати, Ермаш тоже живет во 2-м Доме Советов, - сказал на прощание Рычалов. - Заглянешь к нему?

- Через недельку.

Но встретились мы значительно раньше. Во время обеда в громадной столовой 2-го Дома Советов, где из изящных серебряных мисок разливали в не менее изящные фарфоровые тарелки жидкий чечевичный суп, к нашему столу подошел бритоголовый плотный человек, одетый в кожаную куртку "Правь, Британия!", или, как ее еще именовали в Москве, "Подарочек английского короля" - иронический намек на поспешную эвакуацию английских войск из Мурманска, где на вещевых складах интервентов осталось много обмундирования, в том числе и кожаные куртки.

Это и был начальник Центророзыска республики Фома Васильевич Ермаш.

Архимандриту Димитрию Ермаш бы не понравился. От всего облика этого человека - от его походки, жестов, манеры говорить, слушать - исходила уверенность. А Александр Викентьевич не любил людей, которые слишком уверенно шагают по жизни. В этом, как, впрочем, и во многом другом, мы с ним расходились.

- Косачевский? - спросил Ермаш у Липовецкого и кивнул в мою сторону.

- Косачевский, - буркнул Зигмунд, не отрывая глаз от тарелки. Он терпеть не мог во время еды никаких разговоров. - Ты же небось уже все знаешь.

- Знаю, - подтвердил Ермаш, - мне Рычалов говорил. Ну, будем знакомы.

Он протянул мне руку.

- А ты вовремя воскрес из мертвых. Хочу с тобой поговорить об "Алмазном фонде". Не возражаете, если переберусь к вам?

Не дожидаясь ответа - кажется, Ермаш исходил из того, что его присутствию всегда и все должны быть рады, - он перенес свою тарелку с супом на наш столик.

Во время еды я несколько раз ловил на себе его изучающий взгляд.

После обеда он пригласил меня к себе.

- Если не возражаешь, давай потолкуем. - И точно так же, не дожидаясь ответа, поднялся из-за стола.

Мы отдали свои пустые тарелки судомойке, которая тут же опустила их в серебряную лохань с горячей водой, и поднялись к Ермашу.

Он жил двумя этажами выше. Через всю его комнату была протянута веревка. На ней сушилось выстиранное белье.

- Холостой?

- Как видишь. Только верней будет сказать - вдовец. С восемнадцатого вдовствую. Когда Пермь сдавали, жена брюхатой была... Ну и осталась по недомыслию бабьему... Вот так.

Как я имел возможность убедиться, Ермаш досконально изучил все материалы дознания не только по "Алмазному фонду", но и по патриаршей ризнице. Он хорошо ориентировался во всех эпизодах дела, помнил фамилии свидетелей, названия драгоценностей и даже даты.

Он рассчитывал получить от меня сведения, которые по каким-либо причинам не были зафиксированы в документах. Но тут его ждало разочарование. Ничего, кроме алапаевской истории, я ему рассказать не мог. А деятельности брата Василия Мессмера в Алапаевске Ермаш особого значения не придал.

- С Афанасием, понятно, попытаемся раскрутить. Но я не очень-то верю, что через него мы на что-нибудь выйдем.

- Недаром же тебя Фомой окрестили, - пошутил я.

Ермаш лениво улыбнулся:

- Фома неверующий? Это ты в точку... А с чего его так прозвали? Когда-то в церковноприходском учил, да запамятовал.

- Никак не хотел поверить в воскресение Христа, покуда своими собственными руками его раны не ощупал.

- Вот-вот, - кивнул Ермаш. - Так нам и толковали. А ведь правильный был апостол. Ежели все своими руками пощупаешь, не ошибешься.

Я спросил, что послужило поводом к возобновлению дела.

- Про Кустаря небось слышал? Вот от него все и пошло.

Кустарь была кличка Федора Перхотина, происходившего из крестьян Жиздринского уезда Калужской губернии.

До семнадцатого года Перхотин занимался ложкарным промыслом, то есть делал и продавал в Москве деревянные ложки. А после Февральской революции освоил более рискованную, но зато и более выгодную профессию налетчика.

Среди московских бандитов того времени Кустарь занимал довольно скромное положение. Куда ему было до таких прославленных знаменитостей, как Сашка Семинарист, Яков Кошельков, Сабан или Мишка Чума!